Элисо Вирсаладзе: «ЖАЛОВАТЬСЯ НА МОЛОДЫХ Я НЕ МОГУ»
Выдающаяся пианистка Элисо Вирсаладзе отметила юбилей в Киевской филармонии, исполнив в день cвоего 75-летия (14 сентября) Третий концерт Бетховена с дирижером Романом Кофманом
Ее энергия поражает: лишь за один месяц, прошедший со дня рождения, Вирсаладзе побывала членом жюри IX Международного конкурса пианистов им.
Гуммеля в Братиславе, провела второй фестиваль «Элисо Вирсаладзе представляет» в Кургане и еще один – в Телави. Она попрежнему проводит практически все время либо в консерваторском классе, либо на репетиции, либо на сцене. Во второй половине сезона Вирсаладзе даст в Москве три сольных концерта, еще два – с Квартетом им. Давида Ойстраха, а также выступит в дуэтах со своими учениками и с оркестром Musica Viva.
— Два года назад наш разговор закончился вопросом: вы собирались много читать, когда выйдете на пенсию, – пока этого не предвидится?
— Нет, пока не предвидится. (Смеется.) Это точно. Сезон у меня начался в Киеве. Потом я полетела через Вену в Братиславу, лететь 25 минут – представляете, как близко? Потом в Мюнхен, потом в Москву, через день в Курган, а через неделю в Телави.
— Как сейчас проходит ваш фестиваль в Телави?
— Он жив, несмотря на все трудности, которые ежегодно возникают, естественно. В этом году там играют Квартет им. Ойстраха, фестивальный оркестр, чешский пианист Лукаш Вондрачек – победитель Конкурса королевы Елизаветы. Дает сольный концерт Борис Березовский. Не первый раз выступает у нас Ариэль Цукерман, замечательный дирижер, я с ним играла и в Телави, и в Тель-Авиве. Очень большая потеря для меня – уход из жизни гениального музыканта Эдуарда Бруннера, он из тех музыкантов, которые совершенно бескомпромиссно прожили жизнь. Вот так сумел он, не изменив ни вкусам, ни взглядам. Раньше тоже к нам приезжал.
— Расскажите, пожалуйста, про Конкурс Гуммеля.
— Я второй раз на этом конкурсе, уровень исполнителей был очень высокий. И программа составлена очень умно, на мой взгляд. Совсем небольшой первый тур – любая соната Моцарта на выбор и три этюда: два – Шопена, Листа, Скрябина или Рахманинова и еще один Гуммеля, у него очаровательные этюды, которые почти не играют. Благодаря конкурсу Гуммель приобрел бòльшую популярность среди молодых. Второй тур – развернутая сольная программа.
Потом – Септет для фортепиано, духовых и струнных Гуммеля, тоже крайне редко исполняемый, обязательное сочинение для всех. Концерт с оркестром играли только три человека, поэтому не так это было тяжело слушать. Среди концертов в финале на выбор был предоставлен и концерт Гуммеля, но из троих никто его не играл. А у него очень много достойных сочинений, особенно камерных.
— Часто ли вы участвуете в конкурсных жюри, учитывая ваше сложное отношение к конкурсам?
— Я постоянно бываю в жюри и делаю это не потому, что мне нравится или не нравится, а потому, что это мне нужно, так как я преподаю. Мне нужно знать, какие появляются исполнители, каков их уровень. А иногда мне просто интересно, что я могу посоветовать моим студентам в будущем на конкурсах, как они должны себя вести во время конкурса, какая программа должна быть и так далее. Члены жюри разные бывают. У каждого – свое представление о том, как и что должно звучать, хотя и существует более или менее объективный критерий.
— Все-таки существует?
— Более или менее, повторю. Прежде всего, это большой талант, мимо большого таланта вряд ли кто-то пройдет равнодушно, но бывает и такое тоже, особенно после первого тура. Дальше, уже если виден талант, труднее «бороться» с ним: чем дольше пианист на сцене, тем более он виден и слышен. На Конкурсе Артура Рубинштейна в Тель-Авиве полгода назад тоже очень хороший был уровень. И впервые за мою конкурсную историю в финал прошли все те, за кого была я. Случайно так получилось, но это действительно так. (Смеется.) Это редкость. Победил польский пианист Шимон Неринг, финалист Шопеновского конкурса. Второе место занял очень талантливый румын Даниэль Чобану, третье – американка Сара Данешпур.
— Есть несколько популярных исполнителей, о которых вы неизменно высказываетесь очень критически…
— Я не хочу называть фамилий, но это очень опасная тенденция – для молодежи, для будущего. Потому что, когда в стране, где больше миллиарда населения, как в том же Китае, растут миллионы пианистов, все они стремятся к тем высотам, каких достигли их соотечественники. Когда появился Гленн Гульд, совершенно потрясший всех своим исполнением, – всех, в том числе и меня, – так играть только он мог себе позволить. Личность Гленна Гульда никого не оставила равнодушным, ни в одной стране. Им либо восхищались, либо
терпеть его не могли, середины не было. Но многие пианисты старались по-своему перенять его манеру. И, конечно, всегда получалась карикатура. Еще в советское время некоторые наши исполнители, задававшие моду, собирали публику и были очень популярны, пытались заниматься карьерой, когда «карьера» у нас считалась ругательным словом. Карьеристка, мол, как это ужасно. А в самой карьере ничего плохого нет. Другое дело – нередко тот, кто начинал карьеру, совсем не всегда ее заслуживал…
Очень заразителен пример того, кто имеет успех, – все хотят быть востребованными, успешными, смотрят, как этого добиться. Надеюсь, это как-то пройдет. Не думаю, не знаю, но надеюсь.
— Вы также нередко говорите о пианистах, которые большой карьеры не сделали, хотя заслуживали ее, – Мария Юдина, Мария Гринберг, Владимир Софроницкий…
— Не было такого понятия для них. Сказать, будто Гринберг не занималась карьерой, – ничего не сказать. Что она могла сделать, когда ее муж был расстрелян в 1937 году? Она не имела возможности нормально заниматься, жила за городом, своими руками колола дрова и должна была воспитывать дочь. О какой карьере могла быть речь? Конечно, у нас ее знали: слава богу, на родине она могла играть и получить признание, которого заслуживала. Сегодня Мария Гринберг любима многими молодыми музыкантами на Западе, открывшими ее для себя. Думаю, что такие пианисты есть и сейчас, но, к сожалению, у меня не всегда есть возможность посещать концерты.
— И все же – вы бываете хотя бы иногда на концертах других пианистов?
— Если получается, то да. В основном это, конечно, мои студенты: когда проходят классные концерты, я должна присутствовать. Но я с удовольствием хожу на концерты, когда, повторю, у меня есть такая возможность. И на симфонические, и на концерты моих коллег. Бывает, в залах, которые не так на виду, как Большой или Рахманиновский, выступают интересные пианисты. Среди петербургских есть Олег Малов, очень интересный, но недостаточно известный. Или Анатолий Угорский: он эмигрировал, записался на Deutsche Grammophon и сделал карьеру в том возрасте, когда это уже трудно сделать. А когда жил в Ленинграде, его никто не знал, кроме ленинградской публики. Много таких пианистов, которые очень интересны, но которым трудно добиться успеха.
— Вы сейчас много ездите по России?
— Все относительно, но скорее да. В этом году у меня намечаются концерты в Ростове, где я еще не была, в Воронеже, где я часто выступаю, в Нижнем Новгороде, естественно, в Петербурге, Красноярске, где замечательное отношение к музыке и где потрясающая публика.
— А открыли сезон с киевской публикой.
— Совершенно верно, и с моим любимейшим музыкантом и дирижером Романом Кофманом. У нас давняя дружба. Он был приглашен в Бонн, где провел несколько сезонов в опере и с оркестром, и оркестр замечательно играл именно тогда, когда он был главным дирижером. С ним одно удовольствие выступать! С Александром Рудиным связь тоже давняя, мы с ним даже Двойной концерт Мендельсона играли (он же еще замечательный пианист!). С Темиркановым давно не выступала – с ним всегда очень приятно играть. С Владимиром Юровским не случилось пока.
— Как идет сейчас ваша работа в Московской консерватории, много ли студентов?
— Очень. Кажется, семнадцать. Очень сложно, а еще у меня во Флоренции пятнадцать человек. На самом деле это близко к самоубийству, я считаю. Это перебор. Но если в Москве у меня три ассистента, которые мне
помогают, то во Флоренции, когда я приезжаю, работаю с девяти утра до девяти вечера. С перерывом на обед. Я никогда не могу сказать точно, какую часть сезона провожу в Москве, но стараюсь как можно больше.
Если в среднем студент у профессора имеет урок раз в неделю, то, когда я приезжаю, он имеет за четыре дня три-четыре урока. Я отдаю то, что должна была бы дать, если бы была в Москве все это время. Конечно, лучше бы больше. А иногда кажется, что так даже лучше: часто видеться – тоже может стать «слишком». По сравнению с Москвой во Флоренции я провожу все же меньше времени, там есть определенные даты, когда студенты приезжают из других стран и городов, а в Москве они приходят постоянно. Мои ассистенты – Дмитрий Каприн, Сергей Воронов и Александр Шайкин: мои бывшие ученики.
— Если с вашими учениками они проводят времени не меньше вас, а иногда и больше, кого в первую очередь считать педагогом?
— Думаю, что все-таки меня! (Смеется.) Потому что есть вещи, о которых я могу сказать больше, чем мои ассистенты. А еще я приглашенный профессор в Токио, но там у меня две недели в году. Кроме того, куда бы я ни приезжала, если есть возможность, я даю мастер-классы. Я стала относиться к ним по-другому. Свои амбиции, любовь или нелюбовь к этому тут надо забыть и делать то, что нужно. В Телави на фестивале обязательно даю мастер-классы каждый год.
— Что вы скажете о культурном уровне нынешних студентов? Владимир Крайнев очень сетовал на его падение.
— Не согласна. У меня, например, на втором курсе учится пианист Антон Вереницын – замечательный, поэт, у него уже есть книги стихов. Большой поэт, а ему около двадцати. И он очень много всего знает. Так что жаловаться на молодых я не могу. Кроме того, время другое. Я даже не знаю, возможно ли было бы сегодня жить в том темпе и с тем ощущением времени, какое было раньше.
По-моему, невозможно. Нам столько всего открывается с невероятной скоростью, и с каждым днем все быстрее, что трудно представить себе молодого человека, который хотел бы жить без этого. А живя с этим, он не может успеть что-то другое. Само время тебе подсказывает возможности выживания.
— Однако вы называли бедой ситуацию, когда молодые «прыгают» с конкурса на конкурс.
— Да, это беда. Но это, опять-таки, беда, которую я понимаю. Беда неизбежная. Не от хорошей жизни. Если бы у молодых исполнителей, студентов, преподавателей консерватории были стипендии, которые позволяли бы не «прыгать», наверное, было бы не хуже.
Беседовал Илья ОВЧИННИКОВ